Современники об А.П.Хейдоке и его творчестве

Е.Г.Иващенко

Пересечение культурных традиций
в сборнике А. Хейдока «Звезды Маньчжурии»

Альфред Хейдок – один из наиболее известных прозаиков русского Харбина. Условия жизни предопределили его открытость к чужим культурным традициям. Хейдок родился в Латвии, рос в лютеранской семье, в шестнадцать лет попал в православную Сибирь, затем на Дальний Восток, и в результате оказался в эмиграции в Китае.

Сборник рассказов А. Хейдока «Звезды Маньчжурии» был опубликован в 1934 г. В него вошли рассказы, впервые увидевшие свет в. периодической печати с 1929 по 1933 гг. Формировать сборник А. Хейдоку помогал приехавший в Харбин Н. Рерих, что позволяет предположить некую тематическую заданность при отборе текстов.

Центральная тематическая доминанта сборника – художественное исследование религиозных и культурных традиций народов Востока, преимущественно Китая. Эта тема – общее место для многих писателей, попавших в эмиграции в столь самобытную страну, но угол зрения в «Звездах Маньчжурии» специфичен: предметом пристального интереса становится мистическая составляющая восточной религиозной традиции. Хейдок не ограничивает свой интерес исключительно Китаем. «Звезды Маньчжурии» являют некий сплав духовных культур китайцев, монголов, русских. В сборнике также есть выходы на египетскую мифологию и воплощены представления о жизни современного западного человека.

В основе многих рассказов лежат религиозные верования китайцев и монголов, причем Хейдок воспроизводит не столько высокую философскую и религиозную традицию, сколько присущий восточному народному сознанию сплав буддизма, даосизма, мифологии, суеверий. Писатель отображает представление о существовании жизни после смерти, законы кармы, реинкарнации. В рассказе «Маньчжурская принцесса» художник Багров вспоминает свою жизнь до перерождения, в «Миами» умершая женщина предсказывает мужу дату его смерти, в «Шествии мертвых» старик Хоу рассказывает о загробном мире. Интерес Хейдока к мистике несомненен, уже сам выбор подобных сюжетов указывает на некую склонность к потустороннему, но позиция автора, его отношение к происходящему – двойственны.

Мистическое в рассказах Хейдока постоянно подвергается «проверке» сомнением. Для объективной оценки ситуации Хейдок вводит в текст образ рассказчика или персонажа, которого можно назвать alter ego автора, поскольку он во многом повторяет судьбу писателя. Это русский интеллигент, принявший участие в революции и гражданской войне в России и оказавшийся в изгнании (в Китае или в монгольский степях) в очень тяжелых жизненных условиях. В «Трех осечках» – он волонтер, в «Храме снов» – военнопленный, в «Черной палатке» – конторский служащий, когда-то служивший под началом барона Унгерна фон Штенберга, как и рассказчик из произведения «Собаки воют». В «Миами» род занятий рассказчика не обозначен, но есть упоминание об обидах российского изгнанника, в рассказе «На путях извилистых» рассказчик – филолог-эмигрант, вынужденный зарабатывать на жизнь крестьянской работой и т.д. Таким образом, писатель вводит в текст персонажа, способного выразить универсальную точку зрения человека западной культуры.

Этот «носитель универсальной точки» зрения выступает в рассказах в роли судьи, призванного развенчать все, выходящее за пределы рационального, научно объяснимого. Он наблюдает за происходящим со стороны, извне, с ним самим ничего странного не происходит, поэтому он сомневается в достоверности мистического. Его скептический ум, вся система жизненных ориентиров и представлений противятся вере в потустороннее. Так, узнав о желании художника Багрова покинуть этот мир, чтобы встретиться с умершей женщиной, рассказчик из «Маньчжурской принцессы» расценивает происходящее как сумасшествие: «Задыхаясь от волнения, я выпалил перед Багровым целый залп доказательств его безумия, опрометчивости... Ратовал за жизнь, говорил о диких суевериях, проводивших к печальным последствиям мечтателей, подобных ему, и вдруг заметил, что Багров не слушает меня...»^[1]

Хейдок повествует о мистическом таким образом, что рационалистически настроенный читатель остается спокойным: в произведениях нет навязывания веры в запредельное. Рассказ о потустороннем либо вкладывается в уста безумного или больного человека («Маньчжурская принцесса», «Миами», «Нечто»), либо представлен в форме сна («Храм снов», «Черная палатка», «Песнь Волгунты»), его можно расценить как самовнушение или предчувствие («Три осечки», «Призрак Андрея Бельского»), либо о мистическом рассказывает человек иной культуры («Шествие мертвых»). Более того, в рассказе «Собаки воют» рассказчик откровенно смеется над суевериями. Монгольские разбойники, найдя аптекарскую кружку, спасающую при несварении, принимают ее за бога деторождения и устраивают из-за нее драку. Заканчивается рассказ весьма резкими словами: «...и скоро хор скорбящих голосов, то замирая, то усиливаясь, рассказывает о людском безумии, которому никогда не будет конца...» (С. 178).

Наличие носителя универсальной точки зрения позволяет писателю рассказать о мистических явлениях и тут же «развенчать» их. Создается впечатление, что Хейдок отрицает все, выходящее за пределы реальности. Но уже сам интерес к мистике, проявившийся в тематике сборника, оспаривает это утверждение. Более того, несмотря на кажущееся отрицание в рассказах есть элементы, делающие это отрицание не столь очевидным. Так, в рассказе «Шествие мертвых»^[2], где воспроизводится китайская похоронная традиция, рассказчик, поначалу исполненный недоверия к словам старого китайца, начинает сомневаться в правильности своего рационалистического мировоззрения: «Мой скептический ум стушевался перед темным ликом природы – хранительницы тайн жизни и смерти. И в тот, момент я верил так же, как Хоу, что в далекой горной области и поныне мертвые шествуют среди живых, чтобы почувствовать руку матери на своей голове...» (С. 69). В «Черной палатке» сон, приснившийся герою, странным образом продолжается в реальности. Проснувшись, герой узнает, что человек, убитый им во сне, погиб на самом деле. В «Миами» рассказчик также получает подтверждение ночному рассказу Кузьмина о существовании жизни после смерти.

В культах и традициях восточных народов писатель усматривает некую народную мудрость, подкрепленную тысячелетним духовным опытом. Более того, он подчеркивает, что подобные факты известны и другим культурам. В рассказе «Призрак Андрея Бельского» убитый человек предупреждает своего друга о смертельной опасности и спасает ему жизнь. Вера в призраков, в существование души после смерти универсальна, известна многим народам, в том числе и славянам. Поскольку повествование в рассказе ведется в гоголевской манере, можно утверждать, что Хейдок воспроизводит именно славянские представления о загробной жизни: «...Встал, повернулся Вадим, а перед ним уже Бельский стоит, – вернулся! Только напряженный он такой до чрезвычайности, и тихо-тихо говорит, так тихо, что кажется, будто и звука нет. Но ясна для Вадима его речь:

– Сейчас беги отсюда! Хунхузы уже здесь! Они уже убили меня!

Сказал это старый товарищ, и будто туманом подернулся, смутен стал, расплылся и растаял в воздухе» (С. 48).

В рассказе «Храм снов» мистическое связывается с мифологией древних египтян. Храм снов – храм лунного бога Тота, где люди, кому «не по силам бремя жизни» (С. 85), могут забыться во сне, воплощающим все их желания и мечты.

Соединяя в сборнике мистические учения разных этносов, представляя их как народную мудрость, проверенную веками, Хейдок как бы создает доказательную базу существования потустороннего. Но очевидно, что ни одна из религиозных и мифологических систем не устраивает писателя в полной мере.

Рассказы сборника «Звезды Маньчжурии» созданы в период начального знакомства Хейдока с учением Рериха. Как явствует из интервью А. Хейдока. данного журналу «Беловодье», в период написания рассказов и формирования сборника (1929-1934 гг.) он был знаком с такими работами Н. Рериха, как «Пути благословения», «Сердце Азии», читал о Шамбале и Великих Учителях, но непосредственно «Агни-Йогу» не знал^[3]. Поэтому в «Звездах Маньчжурии» присутствует рериховская мысль о синтезе культур, философий, наличествует идея о терпимости ко всем религиям, появляются высказывания, входящие в систему координат творчества Н. Рериха: комическое спокойствие, эфирный океан вселенной, пространство миров. Но отношение к мистическому еще двойственно: Хейдок одновременно и развенчивает его, и дает ему право на жизнь. Несколько позже, после личного знакомства с Рерихом, сомнений в существовании необъяснимых фактов у Хейдока не остается: в учении писатель находит недостающее звено – научное обоснование мистического. Когда аналитичность научного мышления соединилась с мистическими представлениями, Хейдок уверовал. В постэмигрантском сборнике «Радуга чудес» от скепсиса не осталось и следа, мистическое знание подкрепилось доказательствами, почерпнутым из учения Н. Рериха. Сам же Рерих стал для Хейдока Учителем, первооткрывателем истин, о котором писатель грезил в своих рассказах: «В авангарде человечества движутся полусумасшедшие чудаки с неугасимой жаждой невероятного в душе и, время от времени, – как кость собакам, – бросают плетущимся сзади свои ненужные открытия в виде материков, островов или новых истин» (С. 150).

Интерес к мистическому является доминантным в сборнике, и все же его тематика шире. «Звезды Маньчжурии» синтезируют культуру Запада и Востока. Хейдок пытается осмыслить черты национального характера, особенности мировоззрения и миросозерцания восточных народов. Он выделяет такие особенности менталитета китайцев как терпение («Неоцененная добродетель»), сдержанность («Кабан»), раскрывает представление восточного народа о возмездии за грехи («Три осечки», «Кабан»). Но как человек западной культуры Хейдок, пропуская через себя мировоззрение и духовные ценности Востока, не может со всем согласиться.

Более всего беспокоит писателя отсутствие радости жизни, идея ухода личности от суеты мира, принцип «недеяния», распространенный в культуре Востока. Персонажи Хейдока, напротив, мечтают о счастье, о полноценной достойной жизни и ради этой мечты они готовы к действию. Охранник Илья Звенигородцев из рассказа «Нечто» ради «сумасшедшего желания хоть на миг пожить так, как жили другие» ввязывается в крайне опасные мероприятия. Вадим из рассказа «Призрак Алексея Бельского» моет золото, «хищничает» ради счастья с любимой. Наиболее ярко неприятие чужой культуры проявляется в рассказе «На путях извилистых». Русский эмигрант, филолог по образованию, прибивается на хутор в качестве работника. Монотонная работа и непривычное чувство сытости заставляют его задуматься о счастье: «...не заключается ли оно в усыпляющем мозг движении, в физической работе, лишающей человека способности размышлять, став, как окружающая природа, как растение, – далек ли будет человек от благостного состояния буддийской нирваны, что почти одно и то же» (С. 141). Но буддийское счастье оказывается тесно русскому изгнаннику. Увидев трансазиатский экспресс и женщину с томиком Верлена в руках, он понимает, что бесстрастие на скотном дворе – не его стихия, что его тянут «синеокие духи дремлющих далей». Мотив радости жизни, несвойственный восточной традиции, сближает А. Хейдока с Н. Рерихом, с его учением о радости.

Наряду с верованиями Востока в сборнике растворены славянско-языческие и христианские традиции. Этот народно-православный комплекс, в свою очередь, сплетен с восточными языческими традициями настолько тесно, что их порой трудно разграничить. Так, в рассказе «Призрак Алексея Вельского» воспроизводится ритуал, характерный как для русских, так и для китайцев – покойнику после смерти наливают рюмку водки. В рассказе «Миами» выведен образ деревенского колдуна. Заметим, посредника между миром духов и миром идей писатель называет не шаманом, а колдуном, провоцируя читателя на параллели с языческими славянскими образами. А в «Трех осечках» Хейдок сопоставляет Будду и Христа, упрекая последнего во всепрощении: «Кроткий лик Христа чудится мне в поднебесье, и хочется воскликнуть:

– Ты, о Ты, Всепрощающий! Доколе ты будешь переносить поругание Твоих храмов, которые камень за камнем кощунственной рукой растаскиваются на моей родине? Разве действительно нет предела твоей кротости, необъятной, как эфирный океан Вселенной?» (С. 19).

Самый загадочный прозаический сборник русского Харбина – «Звезды Маньчжурии» Хейдока можно расценить как попытку русского эмигранта интегрироваться в чужую культурную среду. Хейдок пытается найти общее в духовной традиции русского и восточного народов, и объединяющим началом становятся мистические основания древних культур.