Альфред Хейдок

Грешница

Глава II

Эсфирь

Ночная беседа с Иисусом не только обогатила Эсфирь нравственными наставлениями, но и раскрыла ей глаза на угрожающую опасность. Эпизод с избавлением грешницы от заслуженной ею смерти нанес посрамление Совету старейшин, с которым он никогда не примирится. Эсфирь должна была исчезнуть, и для этого было достаточно отдать приказание исполнителям судебной власти, чтобы они задушили ее в темном переулке. Эсфирь должна была бежать из Иерусалима и из Иудеи. И представился удобный случай.

Из далекой Общины ессеев, расположенной в глубине пустыни, прибыл к Иисусу гонец, который должен был туда возвратиться. Ему и поручил Иисус отвести Эсфирь в Общину. Чтобы бегство сохранилось в тайне, решено было отправиться в ту же ночь. Гонец предстал перед Эсфирью. Это был юноша могучего атлетического сложения. Он подошел к Эсфири и спросил:

– Готова ли ты, сестра, к пути? Где твое имущество?

Эсфирь указала на тощий заплечный мешок. Гонец, его звали Измаил, приторочил мешок на спину ослика, уже нагруженного другой дорожной поклажей.

– Ослик, его зовут Шамо, понесет нашу поклажу и бурдюк с водой, когда мы достигнем пустыни, а сами пойдем пешком, – пояснил Измаил.

В руках Измаила была длинная палка, казавшаяся непомерно длинной даже для такого высокого мужчины, каким был он. Эсфирь выразила по этому поводу удивление, на что получила ответ:

– Дорога наша длинная, и палка должна быть длинной, – при этом Измаил улыбнулся и обнажил белые сверкающие зубы.

Они двинулись в путь, условившись, что будут выдавать себя за брата и сестру. Так шли они втроем – в середине нагруженный поклажей осел, а по бокам его двое путников.

Пока они шли в Иудею, ночевали в постоялых дворах, рано утром отправлялись в путь, обедали при дорожных поселках, когда такие попадались, или же под открытым небом в палящую жару. Поселки стали попадаться все реже и наконец исчезли совсем – перед ними простиралась опаленная зноем пустыня. Каменистые, бесплодные невысокие бугры, кое-где перемежающиеся долинами с высохшими руслами рек, со скудной растительностью и голубым небом без единого облачка, откуда солнце изливало на них беспощадный зной. На границе этой пустыни Измаил извлек из ослиной поклажи блестящий, сверкнувший на солнце предмет. Это был наконечник копья, который он укрепил на кончик длинной палки, которая таким образом превратилась в копье.

– Мы вступаем в страну, где нет законов, – пояснил. – По ночам нас будут тревожить шакалы и гиены, их придется отгонять оружием. Ты боишься, сестра?

– С тобою – нет, – ответила Эсфирь.

На смену палящему зною приходили холодные ночи. В каменистой пустыне разводить огонь было не из чего, и они на ночь закутывались в плащи, которые днем переходили в поклажу осла. По очереди дежурили, прислушиваясь к завыванию шакалов, а когда последние подходили к их ночному стану, отгоняли их копьем. Так шли несколько дней подряд, и они не встретили ни одного каравана, ни одного путника, и Измаил уже утешал Эсфирь указанием о том, что до цели осталось всего несколько дней пути, когда произошло неожиданное событие.

Все началось с того, что они увидели далеко позади себя мчавшегося во весь опор всадника. По мере приближения силуэт его обрастал деталями. Это был всадник на прекрасном гнедом коне, со звездою на лбу и развевающимся на ходу хвостом. Полы длинного белого плаща на всаднике развевались от быстрого движения, а на чалме красовался белый султан. Он промчался мимо путников, не останавливаясь, только окинул их быстрым взглядом.

Эсфирь успела заметить, что у него были небольшая черная бородка, орлиный нос и злые, сверкающие глаза. Она не успела обменяться с Измаилом замечанием по поводу всадника, как вдруг последний повернул назад и шагом поехал им навстречу, а потом, подъехав вплотную, остановил коня рядом с Измаилом.

– Продай мне твою женщину, – сказал он коротко и властно.

– Я не торгую своими сестрами, – спокойно ответил ему Измаил. Он выпустил поводья и обеими руками обхватил копье, как бы на изготовку к бою. Это движение не ускользнуло от всадника, и он тоже положил руку на рукоять меча, висевшего сбоку. Мужчины обменялись выразительными взглядами, но стояли недвижно.

– Ты напрасно отказываешься, я тебе дам мешочек золота за нее, ­сказал он, отвязывая кожаную сумку. – Дороже тебе никто не даст.

– Моя сестра дороже твоего золота, – ответил Измаил. – Оставь нас и не мешай нашему пути.

Гневно сверкнув глазами, всадник вскинул голову и направил коня обратно, откуда приехал, с места пустил его в галоп.

Как только он очутился спиною к Измаилу, последний занес руку с копьем, намереваясь всею силою метнуть в удаляющегося всадника, и он непременно это сделал бы, но Эсфирь, охваченная ужасом оттого, что на ее глазах совершается ненужное убийство, с криком «Не надо!» ухватилась за занесенную руку юноши. Драгоценные секунды были упущены, теперь всадник находился слишком далеко.

Измаил опустил копье и спросил:

– Ты что? Заметила под плащом у него медные латы? В таком случае ты мне спасла жизнь: копье, ударившись о латы, упало бы, а всадник, обернувшись, зарубил бы меня, безоружного. Так ли это?

Эсфирь призналась, что никаких лат не заметила, а просто ужаснулась ненужному, по ее мнению, кровопролитию.

– Тогда, – омрачившись, сказал Измаил, – ты совершила большую ошибку, не дав мне убить негодяя. Это Наур-хан, глава разбойничьего племени скотоводов, безжалостно грабящих всех, кто попадается, когда представляется возможность. Ты думаешь, он оставит нас в покое? Нет! Ты ему понравилась, и он теперь прискачет в расположение своей шайки и пошлет отряд взять нас в плен. Тебя он возьмет в наложницы, а меня продаст на рынке невольников. Единственное наше спасение – бегство. Его отряд, конечно, поскачет по дороге – мы же должны свернуть с дороги в пустыню, и притом немедленно.

Так они и сделали.

Для лучшей характеристики Наур-хана Измаил пояснил, что если бы он продал Эсфирь за мешочек золота, то это ничуть не изменило бы положения. Наур-хан взял бы с собой Эсфирь, все равно выслал бы отряд взять Измаила и вернул бы себе золото.

Свернув далеко в сторону от караванного пути, они шли ведомыми только Измаилу тропами. Время от времени он забирался на попадавшиеся им бугры и озирал окрестность. После одного из таких обзоров он сообщил, что его опасения оправдались: он видел скачущих вдали всадников. Два дня они передвигались с большими предосторожностями, потом перед ними развернулась широкая равнина с зубчатой линией гор на горизонте.

– Вот цель нашего путешествия, – сказал Измаил, указав на горы. – ­Видишь седловину между одной большой и другой, поменьше, горой? Седловина – вход в ущелье, за которым расположилась наша Община. Там уже Наур-хан нас не достанет. Община имеет своих защитников, они дежурят у входа в ущелье и совершают разъезды по пустыне, чтобы обнаружить заранее врагов, если такие появятся. Дозорные Общины денно и нощно наблюдают за равниной, но эта же равнина – самое опасное для нас место. Люди Наур-хана, возможно, подстерегают нас здесь у последней границы. На всякий случай, – добавил он, – я попытаюсь просигналить дозорным о нашем приближении. Сделать это лучше всего оттуда, – и он указал на одинокий утес, который высунулся, как загнутый зуб, из земли. – Его прозвали Зубом Дракона, который якобы обитает под землей... Я заберусь на вершину его и просигналю. Кстати, у этого утеса мы сделаем привал, подкрепимся последний раз, напьемся и остатки воды отдадим Шамо.

Так они и сделали. С вершины, привязав белый шарф к концу копья, он стал размахивать им, делая круговые движения. С краткими остановками он это проделал несколько раз. Спустившись с утеса, перед тем как расположиться на обед, Измаил последний раз окинул взором равнину и вдруг воскликнул:

– Беда! Нас заметили не те, кому мы сигналили, – и он указал рукою на группу едва различимых вдали всадников, внезапно появившихся слева и скачущих по открытой равнине прямо на них. – Это люди Наур-хана, ­мрачно сказал Измаил. И немного помолчав, добавил: – Их четверо, а нас двое. Сестра! Что ты предпочитаешь: быть рабыней Наур-хана или биться насмерть за свободу? Что касается меня, я буду сражаться.

– Лучше смерть, чем неволя, – с неожиданной для себя самой смелостью произнесла Эсфирь и добавила: – Но я не умею сражаться, и у меня нет оружия.

– Сражаться может каждый, если он не трус, а оружие будет, – ответил Измаил и стал спешно расседлывать ослика. Из кучи, нацепленной на последнего, он извлек щит, короткий меч и остро отточенный длинный нож. Его-то он и протянул Эсфири со словами:

– Вот твое оружие. Всадники получили приказ взять нас живыми, мертвой ты не годишься Наур-хану в постели, а за меня он рассчитывает получить горсть золота на невольничьем рынке. Нападающие будут набрасывать на нас арканы; твоя задача, Эсфирь, – ловить их в воздухе, а если им удастся набросить – рассекай их ножом. Мы встанем рядом, плотно спиной к утесу, он защитит нас сзади... А с теми, кто будет впереди, справлюсь сам. Главное – не бойся! Кто боится – уже побежден. Визжи, кричи и ругайся... бросай песок в глаза нападающим... Кидай в них камни, а сейчас давай собирать их побольше – каждый пригодится... Не держи нож на вытянутой руке, а делай короткие, молниеносные выпады вперед, стараясь коснуться всадника, ткнуть в бок лошади или полоснуть им по морде. Неправы те, кто говорят, что лучше быть живой собакой, чем мертвым львом. Такие люди влачат жалкое существование и никогда не познают радость борьбы и победы.

– Какой замечательный у него конь, – восхищенно прошептал Измаил, – я постараюсь убить всадника, чтобы завладеть его скакуном, – добавил он со спокойной решимостью. – Веселей, сестра! Голову выше! Игра начинается, следи за арканами!

Пока он это говорил, странная перемена происходила в душе Эсфири. Прежняя – робкая, покорно шедшая на смерть по приговору бездушных судей – отошла в сторону и куда-то исчезла. Вместо нее как бы из тьмы веков встала другая – древняя спутница охотника и воина мужчины, рядом с ним сражающаяся со зверьми и людьми за право жить, любить и радоваться жизни. Та, первая, древняя женщина-подруга знала самозабвенную ярость, не признающую никакого страха. Эсфирь выпрямилась, переложила нож в левую руку, а правой подняла с земли увесистый булыжник.

Измаил поднял меч и взял пику наперевес.

К этому времени всадники были уже совсем близко, и в воздухе засвистели первые арканы, но ни один не достиг цели. Двое, угрожая пиками, атаковали Измаила, остальные по-прежнему орудовали арканами, которые Эсфирь сбивала на лету. Одному нанесла удар ножом по морде коня, внезапно очутившегося в ее непосредственной близости. Ярость, о присутствии которой она даже не подозревала, вскипала огненной волной и придавала силы и ловкость ее рукам, которыми она швыряла камни в лицо врага.

Один из запущенных ею «снарядов» был особенно удачен – всадник на миг выпустил повод из рук и схватился за щеку свою, она же воспользовалась этой секундой, подскочила и пырнула ножом в брюхо коня. Последний совершил еще несколько скачков, споткнулся и рухнул вместе с всадником на землю.

Тем временем Измаил ловко отбивал щитом направленные на него удары и успел ранить предводителя в плечо. Неизвестно чем кончился бы бой, если бы не наступила внезапная перемена. Предводитель что-то крикнул, и нападение вдруг прекратилось. Затем последовала еще команда, и все нападающие повернули своих коней и стали быстро удаляться.

– Сестра! – радостно крикнул Измаил. – Совершилось чудо! Они бегут! Но почему? А... вот и разгадка, – сказал он, указав рукою в сторону гор, откуда несся десяток вооруженных всадников.

– Это наши! – воскликнул юноша. – Сестренка!- снова обернулся к Эсфири. – Ты была восхитительна! Ты дралась, как дикая кошка, – он нагнулся, обхватил ее руками, приподнял и снова опустил на землю, как игрушку.

Эсфирь стояла в каком-то оцепенении и молчала после всего происшедшего, казавшегося ей мгновением страшного сна.

Скакавшие с гор всадники быстро приближались. Впереди них скакал высокий широкоплечий воин с веселой улыбкой. Круто остановив перед самым утесом коня, он крикнул:

– Привет брату Измаилу и сестре, имени которой не знаю!

– Привет, Габриэль! – ответил тот и добавил: – Сестру зовут Эсфирь. Габриэль взглянул на убитого коня с некоторым сожалением и произнес:

– Я, кажется, опоздал к началу игры, прости. Никто из вас не ранен?

– Нет, но кто заметил наши сигналы?

– Разве ты сигналил? Никто их не видел.

– А как вы узнали, что нуждаемся в помощи?

– Нас послала матушка Зара. Кто были нападающие?

– Люди Наур-хана.

– Понятно, мы их догоним, у нас свежие кони, а вы идите, вас ждут в Общине, – и прощально махнув рукой, он помчался со своим отрядом вслед удаляющимся всадникам.

Измаил, указав на убитую лошадь, сказал Эсфири:

– Вот лежит убитый конь, по праву войны он и все, что на нем, принадлежит тебе. Забирай свое имущество, посмотри, как богато оправлены в серебро уздечка и седло!

– На что они мне? Забирай их себе.

– Сестра! Поистине, это царский подарок. Спасибо, считай, что теперь я твой должник, а нож, который я тебе дал, оставь себе, чтобы защищать свою честь. Все наши женщины носят оружие, и насилие у нас карается смертью.

Он снял седло с расшитым чепраком и стал перевьючивать осла. Затем они двинулись в путь ко входу в ущелье между двумя горами. По пути Измаил в кратких выражениях посвящал Эсфирь в жизнь Общины, куда они направлялись.

Габриэль со своим отрядом будет преследовать людей Наур-хана и уничтожит их или возьмет в плен. Община богата, обладает тучными стадами скота, богатыми закромами зерна, что возбуждает зависть и алчность окружающих кочевых племен. Нередки их набеги на Общину. Из-за этого Община должна содержать собственное войско. Не прощает нападения на своих членов, где бы они ни происходили. Это сдерживает кочевников, и поэтому Габриэль будет беспощаден к нападающим. В Общину принимают только тех, за кого поручаются двое из ее членов, но зато вновь поступивший пользуется полным доверием и любовью общинников и никто не задает новоприбывшему никаких вопросов. Прошлое каждого как бы остается за рубежом Общины и предоставлено разметанию ветром пустыни. Общиной управляет Совет старейшин, который решает все хозяйственные дела, но, когда возникают затруднения, а также вопросы, касающиеся духовного развития членов Общины, обращаются к матушке Заре, авторитет которой чрезвычайно высок...

– А кто поручится за меня? – робко спросила Эсфирь.

– Имя Учителя Иисуса настолько высоко в Общине, что, кроме Него, другого поручителя не потребуется. Кроме того, ты направлена непосредственно к матушке Заре, которая и решит, каково будет твое дальнейшее пребывание, но к матушке Заре мы пойдем только завтра утром, а сейчас я отведу тебя к своей матери, где ты и отдохнешь от тягостей пути.

Солнце клонилось к вечеру, когда они подошли ко входу в узкое ущелье, за которым внезапно открылась уходящая вдаль овальная долина. Она суживалась и наконец превратилась в узкое ущелье в противоположном конце, стиснутая двумя рядами гор. На дне ее виднелось изогнутое серпом узкое озеро, у горных подножий зеленели возделанные поля. Черными точками казалось разбредшееся стадо. Большое селение, почти город, расположилось на правом берегу озера совсем близко, и дорога, по которой спускались наши путники, превратилась в начало улицы с каменными и глинобитными домиками по обе стороны. Улица вела к виднеющимся на изрядном расстоянии руинам какого-то древнего храма. По словам Измаила, на этом месте раньше существовал большой город, когда-то подвергнувшийся долгой осаде и разрушению, но сейчас от этой долины, от зеленеющих полей, тихих домиков в окружении садов веяло миром, спокойствием и тихой радостью. После зноя пустыни, воя шакалов по ночам и опасностей, грозящих от Наур-хана, долина показалась Эсфири уголком рая.

Вдруг из ворот двора, к которому они еще не подошли, выбежала огромная собака и большими прыжками помчалась навстречу нашим спутникам. Измаил приостановил осла, а собака, подбежав к нему, стала на задние лапы, а передние положила ему на плечи и с тихим повизгиванием лизала лицо Измаила. Измаил гладил и похлопывал ее по спине, приговаривая: «Соскучился! Соскучился по мне, мой песик!» Потом собака подозрительно обнюхала Эсфирь и мелкой трусцой побежала рядом.

Измаил круто свернул в сторону к воротам, на которых виднелась какая-то надпись. Он пояснил Эсфири, что надпись гласит: «Мир входящему» и что это дом его матери. Вдруг ворота, словно по волшебству, распахнулись, и только тогда Эсфирь увидела мальчика. Он широко улыбался и кричал:

– Я увидел тебя, как только ты начал спускаться в долину и предупредил маму.

Осел, испустив крик, вбежал во двор и устремился под привычный ему навес.

В дверях дома стояла старая женщина.

– Моя мать! – сказал Измаил и подвел к ней Эсфирь.

Мать молча обняла сына и вопросительно уставилась на Эсфирь.

– Учитель Иисус послал нам новую сестру, – сказал Измаил. – Завтра я поведу ее к матушке Заре, а сегодня приюти ее, – и тихо добавил, – она так много перестрадала.

Мать Измаила поцеловала Эсфирь и провела в прохладную комнату. Молодая девушка, как впоследствии оказалось, сестра Измаила, принесла глиняный таз с водой и помыла ноги Эсфири. Она же поднесла глиняную чашку с прохладной родниковой водой к запекшимся от зноя губам Эсфири.

Затем после краткого отдыха ее пригласили к столу. Сыр, фрукты, горячие лепешки, какие-то жареные овощи... Появился Измаил, и они приступили к ужину.

Все происшедшее стало казаться Эсфири каким-то страшным сном. События прошлых дней всплывали в ее памяти. Вот идет она на смертную казнь; вот синие глаза Иисуса, его тихий мелодичный голос: «Иди и не греши больше»; бегство из дома; пустыня, змеи, выползающие на дорогу, и вой шакалов по ночам; появление Наур-хана, преследователи, бой в пустыне; героическая защита Измаила и она сама, как борющаяся тигрица, и потом вдруг эта тишина, эта ласка простых людей, окружающих ее... Краткая спазма сдавила ее горло, и она заплакала, но быстро успокоилась, когда ласковая рука матери Измаила стала гладить ее волосы. Она увидела глаза Измаила, которые как бы говорили: «Все страшное позади. Все будет хорошо, сестра!» Потом ее уложили спать.

На другое утро Измаил повел Эсфирь к храму, возвышающемуся в конце улицы в центре селения, где она должна быть представлена матушке Заре. Утро дышало свежестью. Встречные мужчины и женщины были высокого роста, стройные, они обменивались приветствиями с Измаилом. Все они были спокойны, радостны и, казалось, не особенно спешили. И когда Эсфирь спросила Измаила: «Отчего народ здесь такой приветливый, здоровый, уверенный?» – Измаил пояснил, что это оттого, что здесь нет несчастливых браков. Браки совершаются не по кратковременной прихоти или вспыхнувшей страсти между молодыми людьми, а при непременном участии знатоков древней науки звезд. Такие знатоки есть в Совете старейшин, и матушка Зара среди них наилучшая. Пары обручающихся должны принадлежать к одной и той же стихии. На недоуменный взгляд Эсфири и вопрос: «Какие стихии?» – последовал такой же недоуменный вопрос:

– Как, разве ты не знаешь, что люди разделяются по четырем стихиям: земле, воде, воздуху и огню. Если родители принадлежат к одной и той же стихии, дети их будут здоровы, талантливы и брак гармоничен.

– А как же узнать, кто к какой стихии принадлежит? – спросила Эсфирь.

– Звездочет узнает по часу рождения, под каким созвездием кто родился, а матушка Зара безошибочно определит по наружности.

Далее он прибавил, что в Общине высоко чтут и соблюдают нравственность. Не знают здесь супружеских измен, ревности. Если бы таковые произошли, то виновникам грозило бы суровое наказание – их навсегда изгнали бы из Общины. Так говоря, они достигли двора полуразрушенного храма, внутри которого в уцелевших этажах старой башни жила прозорливица и целительница – матушка Зара. Двери им открыла молодая девушка.

– Матушка Зара с вечера предупредила, что вы придете первыми, но вы что-то долго мешкали...

– Как с вечера? – начала было Эсфирь. – Откуда же она знала?

– Матушка Зара всегда вечером перечисляет тех, кто утром придет, – и с этими словами ввела их в комнату.

Навстречу им из-за низенького стола поднялась пожилая женщина с совершенно белыми волосами, смуглым лицом, одетая в просторное синее платье. Старость не потушила огня ее синих глаз, которые смотрели ласково и улыбчиво. Она протянула смуглую руку Измаилу, который благоговейно ее поцеловал. Эта же рука ласково погладила его по волосам. И тихий голос произнес:

– Я знаю, ты хорошо выполнил поручение Учителя. Ты был отважен и храбр, ты защищал женщину, как подобает члену Общины.

Измаил кратко передал матушке Заре слова Иисуса, касающиеся Эсфири. Она же сказала:

– Я знаю все, что касается ее, – мысли Учителя прилетели ко мне быстрее твоего передвижения по пустыне. Эсфирь останется у меня, о судьбе ее ты можешь больше не беспокоиться. Можешь идти домой, брат мой! Ты хорошо выполнил поручение.

Наступило краткое молчание. Все как-то застыли на своих местах. Эсфирь почувствовала, что сейчас уйдет кто-то, кому она безгранично доверяла, с кем вместе дралась в смертельном бою, и что она потеряет друга и ей грозит одиночество. Нечто подобное, видимо, испытывал и Измаил. Потоптавшись на месте, он нерешительно сказал Эсфири:

– Если ты позволишь, я приду к тебе вечером узнать, как сложился твой первый день в Общине?

– Непременно приходи, – облегченно ответила Эсфирь, и Измаил ушел.

Тишина расставания все еще висела в воздухе, пока не затихли последние шаги. И тогда матушка Зара обратилась к Эсфири, обняла, поцеловала ее и сказала:

– Дочь моя. Я многие годы ждала твоего прихода, чтобы расплатиться с тобою за то добро, которое ты мне когда-то оказала.

И когда смущенная Эсфирь тихо сказала, что она не помнит и не знает, о каком добре идет речь, матушка Зара посадила ее рядом с собою на скамью и сказала:

– Несколько веков тому назад, мне трудно установить точный год летосчисления в той стране, где это происходило... Могучий царь-завоеватель возвратился в свою столицу после удачного похода, где он разгромил соседнее государство вызвавших его гнев. Он предал смерти побежденного царя и царицу и для удовлетворения своей гордости привез их малолетнюю дочь и подарил ее в качестве невольницы своей жене, чтобы та со временем стала ее служанкой. Но подаренный ребенок вызвал жалость в сердце царицы, она полюбила ее и стала воспитывать как свою дочь. Пленница же отплатила своей приемной матери глубокой привязанностью и любовью, и обе они погибли вместе в один страшный день, когда новый завоеватель взял штурмом столицу и предал смерти царскую семью и ее приверженцев, защищавшихся до последнего вздоха. Это было в твоей и моей предыдущей жизни. Ты была царицей, я была твоей дочерью. Теперь ты понимаешь, что я в долгу перед тобою, и мне хочется отплатить тебе за то добро и любовь, которую ты когда-то излила на меня.

– Матушка Зара, – взволнованно произнесла Эсфирь, – я ничего этого не помню и не знаю. Я родилась в бедной семье, и мне никогда в голову не приходило, что я могла быть царской женой и жить в царских палатах.

Матушка Зара улыбнулась.

– Это так понятно, ведь ты смотришь на это тело и думаешь, что оно есть ты сама. В самом же деле ты – душа, а тело только твое одеяние, которое ты меняешь, сбрасывая с себя в момент перехода из этого мира в более светлый, но еще более реальный, чем тот, в котором живешь сейчас.

– Это все так неожиданно для меня, что мне потребуется какое-то время, чтобы свыкнуться с этими мыслями, – смущаясь и запинаясь, заговорила Эсфирь.

– Да, да, – подхватила матушка Зара, – тебе нужно многое узнать, а для этого надо время. Потому тебе лучше всего остаться здесь жить у меня. Как некогда ты одаривала меня украшениями, так я буду одарять тебя знаниями, которые являются лучшими. Лучшее украшение – жемчуг познания, и каждый день мы будем нанизывать по бусинке... Тебе придется изучать врачевание, собирать и изучать травы и их тайные свойства. Многому тебе придется учиться, даже стрельбе из лука, потому что мы окружены врагами. Община сильна и богата, потому что сильны ее нравственные устои, а самое главное – в ней понимают силу единства. «Один за всех и все за одного» – основное правило нашей жизни. Но этого не понимают окружающие нас племена, водимые алчными вождями, признающими только право сильного. Нам завидуют, нас ненавидят, но и боятся. Я представлю тебя Совету старейшин как свою ученицу и наследницу, а сейчас я покажу тебе твою комнату в башне и наше хозяйство, которым придется тебе заниматься, так как девушка, которая вас встречала, выходит замуж и уходит.

Так начался новый день для Эсфири, который должен быть началом совершенно новой жизни, ничем не похожей на прежнюю жизнь. Вечером того же дня пришел, как и обещал, Измаил. Он был очень доволен, прямо-таки обрадовался, когда узнал, что Эсфирь останется у матушки Зары. В свою очередь он сообщил, что преследование отряда Габриэля на напавших на них людей Наур-хана было успешным. Все нападавшие были взяты в плен и привезены в Общину, где содержатся под стражей. Наур-хан, узнав об этом, прислал своих представителей, которые сейчас ведут переговоры с Советом старейшин об участи пленных, а вернее, о стоимости их выкупа. По всей вероятности, дело закончится тем, что пленных отпустят, но их кони и оружие останутся трофеями в Общине. Возможно, что старейшины потребуют десять баранов в придачу к этим трофеям, а может быть, обойдутся без этого.

Пожелав друг другу спокойного сна, они расстались.

...Косые лучи заходящего солнца через узкое окно золотили пол в приемной комнате, где матушка Зара целый день принимала больных и приходящих к ней за советом. Сама она, уставшая, удалилась в свою келью, а Эсфирь осталась и подметала пол, когда дверь открылась и на пороге появился Роам. В его осанке и голосе, когда он заговорил, ощущалось, что он придает большую важность выполняемой им миссии.

– Сестра Эсфирь, – сказал он, – мой брат Измаил просит тебя выйти к нему на двор, – и сразу ушел.

Эсфирь последовала за ним. Перед самым выходом она увидела Измаила, сидящего верхом на прекрасном вороном коне со слегка изогнутой шеей. Конь топтался, прядал ушами и грыз удила. Тут Эсфирь обратила внимание, что Измаил был одет по-праздничному и при оружии. В тихом вечере мирного селения не было надобности в оружии, и нетрудно было догадаться, что оно надето лишь для украшения всадника. И оно действительно шло ему, и он был красив в вечерних лучах, полный силы и здоровья, как юный бог.

– Привет тебе, сестра! – сказал он, подняв руку. – Моя мечта исполнилась – я получил коня, того самого, которого облюбовал, когда мы с тобой бились у Драконьего зуба. Совет старейшин отпустил пленных людей Наур-хана, но в наказание оставил себе их коней, и старейшины решили, что я заслужил коня. Теперь я в отряде Габриэля – буду участвовать в разъездах по пустыне и сражаться с разбойниками.

Тут он остановился, перевел дыхание и продолжал:

– Это чудесный конь, его шаг эластичен и качает всадника, как детская колыбель. Вот посмотри.

Тут он пустил коня по широкому двору разными аллюрами, насколько позволяло пространство, совершал крутые повороты, поднимал на дыбы и, круто остановившись перед Эсфирью, соскочил на землю.

– Я приехал к тебе поделиться своею радостью, ведь мы вместе добыли его и ты мне преподнесла седло... И мне очень хочется, чтобы ты села и проехалась на нем по двору, чтоб почувствовать, как сила коня как бы сливается с твоей собственной силой, что ты в коне как бы приобретаешь крылья, чтобы вихрем промчаться по пустыне. Не возражаешь?

– Но я никогда не садилась на коня... – пыталась было возразить Эсфирь, но Измаил не дал ей окончить.

– Я буду держать коня под уздцы, и мы совершим несколько кругов по двору, – сказал Измаил. – Я буду все время рядом и в случае надобности поддержу тебя.

Немыслимо было отказать. Она кивнула головой и в то же время была подхвачена сильными руками Измаила и посажена в седло. Он тут же примерил стремена к длине ее ног, и они двинулись. Это было так странно и необычно, что Эсфирь все время молчала. Молчал и Измаил.

Совершив несколько кругов по двору, он бережно снял ее с седла и простился. Но Эсфирь стояла долго на том же месте, куда поставил ее Измаил. Она перебирала в уме десятки мелочей, которые мог усмотреть только опытный глаз женщины. Она знала, что Измаил принарядился и гарцевал перед нею, чтобы понравиться ей и только ей, что, поднимая ее на седло, он весь залился краской, а снимая с седла, долго и неохотно выпускал ее. И еще были краткие, обжигающие прикосновения, которые трудно описать. Для нее было ясно – этот красивый юноша влюблен в нее. Но имела ли она право поддаться зову его чувства? Она повернулась и быстро вошла в помещение.

В ту ночь она плохо спала. Краткие, но жгучие прикосновения Измаила разбудили прежние влечения неожиданно для нее с новой силой. Ее отдохнувший от пережитого организм успел наполниться живительной силой окружающей природы и томно и властно стал требовать удовлетворения. Прежняя, слабовольная перед влечением к сладострастным объятиям и совершенно равнодушная к нравственной стороне краткого союза с мужчиной натура ожила в ней и с огромной силой овладела ее воображением. Картины пережитого одна соблазнительней другой мелькали в ее памяти. Предательская истома разлилась по всему телу.

В сущности, она вела себя как голодная собака, которая из-за того, что хозяин ее плохо кормит, постоянно лазила по чужим дворам, стараясь утащить что-либо съестное, и за это в нее бросали камни и били палками. Она вспомнила, как однажды разъяренная жена одного мужчины, жертвы ее темперамента, вцепилась ей в волосы и старалась исцарапать лицо. Воспоминание было отвратительно и тягостно. Но тем не менее тело требовало, и она мысленно нарисовала перед собой картину, что она выйдет замуж за Измаила, будет жить в его доме, а если его мать, выросшая и прожившая жизнь в высочайшей чистоте нравов Общины, узнав о ее прошлом, страшном прошлом, откроет враждебные действия, ее можно усмирить. Но как? Она задумалась и вспомнила, что брат Измаила глядел на нее с нескрываемым восхищением. Стоило раз дать ему отведать запретного плода, и он станет ее рабом. Двое братьев, влюбленные в нее, скрутят старуху мать.

Долго проворочавшись в постели, она наконец заснула. И тут ей привиделся сон. Опять ее вели на казнь, на побитие камнями. Окруженная стражниками и толпой жадно глазеющих на нее зевак, точно впервые увидевших ее, шла она молча и понуро. Но одно было странно – в ней не было страха. Хотя и во сне, но она твердо помнила, что идет на казнь не впервые и что в конце пути непременно она увидит Иисуса, который освободит ее, как и в прошлый раз.

Когда шествие свернуло за угол, перед самым местом казни она быстро метнула взгляд на то место, где в прошлый раз сидел Иисус в окружении своих учеников и народа. И – о ужас! Его там не было, как не было и народа, – ничего не было!

Страх смерти пронзил ее с головы до пят. Крик отчаяния, как бы образовавшись самостоятельно где-то внутри, вырвался наружу.

– Спаситель!..

Эсфирь проснулась от собственного крика. Больше спать она не могла. Она мучительно старалась разгадать символику страшного сна. Сначала это было трудно, но потом к голосу анализирующего рассудка стал присоединяться какой-то подсказ, шедший изнутри. Интуицией назвала бы этот подсказ современная наука, но правильнее будет назвать это голосом духа человеческого, голосом Высшего Я, который выступает в решительные моменты жизни.

Шаг за шагом она проследила свой путь, проделанный вместе с Измаилом, и призналась себе, что при самой первой встрече с ним испытала к нему незыблемое доверие и симпатию. Как заботлив был Измаил к ней в течение этого пути, как он старался везде прийти ей на помощь!.. А когда они спали в пустыне... До сих пор мужчины в ее близости вели себя совсем по-иному... Это ее поражало и даже как-то обижало. Разве она не красива?!

А особенный ореол и блеск в ее глазах окружил Измаила после стычки с Наур-ханом и битвы у Драконьего зуба. И первый раз в ее жизни как бы навеянное крылом пролетающей могучей птицы дуновение, дотоле никогда неизведанное, его мощного чувства любви коснулось ее. Но имела ли она право любить его? Кто она сейчас? Беглая жена старого базарного менялы, брак с которым навряд ли потерял силу от того, что ее, как преступницу, приговорили к смертной казни. Оазис в пустыне, где она сейчас находилась, не так уж далек от Иерусалима, если по пустыне идут караваны... Она выйдет замуж, а базарный меняла появится и предъявит свои права, – что тогда? Но она молода, и тело ее просит ласки! Здесь, в Общине, при необычайной чистоте нравов, матери сватали невест для своих сыновей, и не будет ничего удивительного, если в ближайшие дни мать Измаила придет с предложением выйти замуж за ее сына. За матерью, безусловно, следует признать право осведомиться о прошлом избранницы своего сына. И что она ей расскажет? Скорее всего, мать так или иначе узнает правду и будет против. Придется бороться с нею. Конечно, она может сделать так, что оба брата будут против матери...

Но тут, при этих мыслях, все лучшее, что было в ней, возмутилось и восстало. Разве ей не было сказано: «...иди и впредь не греши...»? Стало быть, весь смысл сна в этом... Если она не переменит прежнего образа жизни, то никакой Спаситель ей не поможет... она обречена. Спасти себя она может лишь сама.

После этого она заснула.

– Доченька! – сказала матушка Зара, когда Эсфирь, перестав толочь в ступке какую-то засушенную траву, оглянулась на матушку. – Ты сегодня уже который раз вопросительно глядишь на меня. Тебя что-нибудь мучает? Говори, доченька, не томи себя!

Поколебавшись секунду, Эсфирь произнесла:

– После того, что было со мною прежде, имею ли я право любить кого-либо?

– Имеешь. Любить можно кого угодно и когда угодно. Все зависит от того, какая это любовь. Есть две степени любви: одна – себялюбивая, ищущая наслаждения только для себя и равнодушная к другому. Такие любовники только испивают и истощают друг друга и творят беззаконие. Когда возможность наслаждения исчерпана – один из них бросает другого без сожаления, и оба идут по пути бесконечных страданий, оканчивающихся гибелью.

Другая любовь самоотверженная, вся исполнена желания отдаться другому, слиться с ним, а если надо – пострадать и даже умереть за своего возлюбленного. Такая любовь обогащает, возвышает и делает сильнее обоих, раскрывает и усиливает их способности. Результат такой любви ­ чудесные произведения искусства, песни, героические деяния, великие подвиги и все то, что ведет к возвышению и благу человечества. Такая любовь ведет к высочайшему блаженству конечного слияния. Такая любовь – путь радости, уводящий в беспредельность, откуда все приходит и куда все возвращается...

На другой день, выйдя во двор, Эсфирь увидела мать Измаила. На ней была надета свежевыстиранная рубаха, и сама она имела очень серьезный вид.

– Иду к тебе, доченька! – сказала она. Присядем, хотя бы на тот камень, что лежит в углу. У меня с тобой разговор будет.

Они сели. Эсфирь насторожилась. Матушка, как обычно, начала издалека. Сперва поговорили о хозяйстве, похвалила Измаила за его рачительность и заботливость о матери, а потом вдруг, понизив голос, сказала, что сын объявил ей о своем намерении жениться.

– Ну и кто же его избранница?

– Ты, – ответила матушка, впиваясь глазами в лицо Эсфири.

Та, успев уже подготовиться к такому обороту, без смущения выдержала взгляд матушки, не выразила ни радости, ни огорчения и стала доказывать свою полную непригодность в жены ее сыну. Она-де горожанка, руки у нее не рабочие, она не знает, что делать в огороде, со скотиной не умеет обращаться, доить не умеет, и при этом перечислении матушка заметно оживилась и повеселела.

– То-то и я ему говорила, – сказала она. – А он ни в какую, – иди, мол, поговори с Эсфирью! Ну, я и пришла. А раз ты не хочешь, ну, что ж!

Она прямо-таки обрадовалась... Еще поговорили, приглашала Эсфирь в гости и без всякого огорчения, распростившись, ушла.