Альфред Хейдок

Мотылек

Айвар и я лежали рядом, плашмя на холодной мерзлой земле, проклиная невидимого пулеметчика, который «строчил» по нам, как только мы пытались куда-либо двинуться. Смертоносные осы проносились так близко от моего затылка, что хотелось зарыться, уйти еще глубже в землю, но, как я уже сказал, она была мерзлая…

Если мы не видели самого пулеметчика, то все же нам было видно, как на противоположной стороне оврага его гнездо с дьявольской быстротой плевалось огнем в черную ночь, поскольку ночь успевала наступить между вспышками осветительных ракет. Для нас было непонятно, как могло уцелеть пулеметное гнездо после такой артиллерийской обработки, какая только что кончилась. Ведь мы сами видели, как заплясала черными фонтанами земля перед нашим участком, казалось, крысе и то бы трудно уцелеть…

Но факт остается фактом - пулеметчик уцелел: вся атакующая рота позади нас прижата к земле, и сержанту Айвару и мне дано приказание уничтожить гнездо. И еще было ясно, что наша попытка подползти с фланга провалилась – мы обнаружены. Осветительных ракет слишком много. Каждая наша попытка двинуться дальше вызывала опять огонь - что делать?

Я смотрю на Айвара: у него страшно сосредоточенное лицо, глаза закрыты - может быть, он молится?.. Отрываю взгляд, смотрю опять на овраг и столбенею… в шагах трех вперёди нас порхает мотылек... летающий цветок жаркого летнего полдня в стылую ноябрьскую ночь!

- Айвар, гляди – мотылек!

- Где? Где? - он открывает глаза и испускает радостное восклицание: А - а!

Затем наступает нечто, для чего я никогда не находил нужных слов, чтобы правильно рассказать, что произошло дальше, настолько это странно, невероятно, точно в сумбурном сновидении. Айвар, торжествующий и улыбающийся, встает во весть рост и быстрыми шагами спускается в овраг.

- Айвар! Ты с ума сошел! - я бегу за ним, хватаясь за него… – Айвар! Ложись! Тебя убьют!..

Зев пулеметного гнезда опять раскрыт - длинные огненные пальцы тычут в темноту, а вперёди нас летит мотылек, машет ярко разрисованными крылышками, точно он нас ведет и хранит… И у меня появляется безумная уверенность, что это именно так - мотылек устраняет всякую опасность. Я выхватываю гранату, становлюсь рядом с Айваром и иду так же гордо, как он.

Линия фронта по обе стороны от нас кипит выстрелами, как гигантский котел. Беспрерывные вспышки света. Мы идём. Пулемет лает где-то совсем близко. Карабкаемся на противоположную сторону - вот и зев амбразуры. Айвар бросает первую гранату, я - вторую. По–видимому, с полным успехом - я перестаю интересоваться замолкшим неприятельским гнездом и только ищу глазами мотылька, но его нигде нет… Уже слышно, как наша рота бегом пересекает овраг. Я хватаю Айвара за руку и в упор спрашиваю:

- Что это было? Что значит - мотылек?

- Забудь о нем. Скажешь другим - высмеют! Ничего не было - понимаешь: удобно подползли - и все!

Нас представили к награде. Но я был бы не я, если бы не вытянул от Айвара тайну мотылька. Я должен признаться, что голоден по чудесному, и если бы в жизни все шло так, как изложено в школьных учебниках, она бы казалась мне пальным сараем…

Весь остаток войны, пока мы были вместе, на стоянках и в походах я вытягивал, точно клещами, из молчаливого Айвара тот рассказ, который далее привожу.

Айвар перенес тяжелое заболевание. Опасались за его жизнь и рассудок. Когда начал поправляться, им завладела мечта. Он видел себя идущим по пустынной проселочной дороге в холмистой с перелесками местности. В синих лесах потонули дали. Направо - заколосившиеся серебристые нивы с рощицами промеж них и усеянные серыми пнями, валунами и можжевельником выгоны. Налево - крутой глубокий спуск, а там, на дне, заросшая редким кустарником и молодыми елочками низина и далеко за ней - высокие крутые из красноватого песку обрывистые берега невидимой реки (может быть, её и нет), они тянутся далеко-далеко и исчезают в сизой мгле…

И над всем этим солнце, голубое небо и белое пухлое облачко, лебедем плывущее в синеве. Придорожье цветами усеяно - желтыми, белыми; синие колокольчики покачиваются на тонких стебельках - удивительно, почему не звенят… Грудь дышит широко и глубоко, и растёт в этой груди комок радости - поднимается к горлу - он щекочет и почти душит… Хочется смеяться и целовать, но некого…

Свежий ветер обдувает лицо. И никого, ни души, лишь молчаливый зов синеоких душ далей, залегших на горизонте - тех, кто денно и нощно сеет в духах недовольство насиженным местом, нашептывая про невиданные страны и заоблачные высоты…

Как только Айвар выписался из больницы, - он повесил за плечами свой старенький рюкзак и отправился. Куда? Он сам не знал. Сперва отъехал от города по железной дороге и, увидев на небольшой станции малонаезженную дорогу, решил - «она самая» – слез с поезда и пошёл…

Через два дня пути местность начала повышаться и, действительно, стала приобретать очертания, близкие его мечте. К полудню он поднялся на крутой холм и с вершины его увидел налево от себя низину, и за ней первые, изрытые дождевыми потоками красные обрывы. Оглянулся кругом - все так, как по мечте положено… Сердце заколотилось в груди.

У самой дороги выпирал из земли серый двугорбый камень, в точно- сти похожий на верблюда, вросшего в землю. Тут Айвар перекусил из дорож -ной сумки, прислонился к камню отдохнуть - сам не заметил, как заснул. Когда открыл глаза, солнышко уже далеко к западу склонилось, и на камне сидела какая-то старуха в коричневом платочке, завязанном на лбу ушками. Старенькая, седенькая, а глаза ласковые – улыбаются.

- Хорошо ли спал, мил человек?

- Спасибо, бабушка, хорошо.

- Далеко ли путь-то держишь?

- Сам не знаю - так…

- Ну, знать, счастья своего ищешь. Коли был бы судьбою своею доволен - никуда не ходил бы.

Оба замолчали.

-А где же моё счастье ходит? - спросил Айвар.

-Об этом фею надо спросить,

-А где же её искать?

Старуха пристально на него посмотрела и самым обыкновенным тоном, точно речь шла о том, где купить осьмушку табака, произнесла:

- Да, тут, недалече.

- Бабушка, да ты говоришь так, точно сама видела фею!

- А то нет? Вот только забыла её спросить про моё собственное счастье…- и она тяжко вздохнула и замолкла, видимо, погрузившись в какие-то воспоминания.

Вечернеё солнце светило ей в спину: лицо её менялось как бы под наплывом разных чувств и временами казалось почти молодым и красивым.

- Бабушка, скажи мне, как найти фею?

Она встрепенулась. Мерно и торжественно зазвучала её речь.

- На большой дороге не ищи. Близ жилья не ищи. И очень далеко от жилья тоже не ищи. Где людей совсем нет - и их нет: они людей и любят, и боятся. От Верблюжьего Камня спустись в низину и иди вдоль холма на восток. Разные тебе попадутся тропинки - ты по ним не ходи, пока не дойдешь до старой с развилкой от самой земли осины. Там будет дорожка - на неё вступи, по ней иди и придешь к Веселым Лужкам. А справа лес темный к Лужкам примыкает. Ты в лес не ходи, а все по Лужкам, по Лужкам… Коли ты сердцем чист и мечту больше денег чтишь - сами феи к тебе придут. А ежели жаден и буен - век не увидишь…

Пока она говорила - уже слезла с камня, пошла, и последние слова бросила через плечо на ходу. Через минуту её коричневый платочек мелькнул последний раз и исчез за склоном холма.

Несколько мгновений Айвар просидел, как зачарованный. «Удивительная старуха! - решил он, - и появилась и исчезла, как сон. А может - впрямь её не было - приснилось!» Он быстро побежал по склону в надежде еще раз её увидеть. На миг ему показалось, что вперёди замелькали ушки её платочка, но это оказался большой заяц - русак; подняв уши и задрав смешной маленький хвостик, он во всю прыть мчался как раз в том направлении, куда Айвару указала старуха. Её же самой нигде не было.

- Вот тебе - на! – он оглянулся кругом и озабоченно покрутил головой. Затем вернулся к камню, где оставил рюкзак. И тут в нем заспорили как бы два Айвара. Один хотел сейчас же спуститься в низину на розыски «осины с развилкой от самой земли», а другой, молчавший до сих пор, заявил трезво и презрительно, что хватит бродяжничать и разыгрывать сказочного Иванушку - пора вернуться на какой-нибудь попутной машине или подводе к железной дороге и ехать домой, чтобы приняться за работу. Денег–то в обрез… Смешно и дико - поверил какой-то полоумной старухе - даже сказать стыдно, что существуют феи… Если бы об этом узнали знакомые… Эти доводы настолько были убедительны, что Айвар вполне с ними согласился, подхватил рюкзак и зашагал обратно. Но, шагнув раза три, он оглянулся и, как говорят, «это его погубило».

В золоте вечерних лучей и низина, и далекие красные обрывы, и сизой дымкой подернутые леса заговорили сердцу Айвара на беззвучном языке невыразимого словами очарования красоты. Еще не настал час, когда замирающая флейта исчезающего дня оповестит наступление царственной летней ночи, но уже истома близкого отдыха разливалась по членам Матери-Земли и никогда еще она не казалась ему такой прекрасной! Она лежала в заструившихся ароматах вечера и звала, как ласковая мать, своего долго пробывшего в отсутствии сына: «Приди, прижмись к родимой груди…» И ощутил он, что одна и та же ЕДИНАЯ ЖИЗНЬ пронизывает и бьется, как в своем собственном сердце, так и в каждой травинке, и в этой белой березе, которая сейчас, точно поняв его мысли, - торопливо зашептала ему в ответ, поэтому все они ему братья и сестры, и их надо любить, и он их любит…

Повинуясь непреодолимому влечению, Айвар свернул с дороги и начал спускаться в низину. «Может быть, - шептал он, - это последний и единственный раз, когда у меня хватит безумия потратить ночь на поиски сказки…»

Равнина встретила его прохладой. Запахло ночными фиалками. Не прошло и двадцати минут, как он уже обогнул подошву холма и нашел осину с развилкой. Действительно, там пролегла тропа с еле заметными колеями. Тропа уводила его к невидимой реке у красных обрывов. Вскоре он услышал шепот тихо струящихся меж камней вод, а затем увидел линию деревьев, окаймляющих её низменный правый берег. Мелькнула песчаная отмель. В омуте бултыхнулась рыба. Деревья – черемуха, ольха, липы и клены - были высоки и тенисты, и каждая излучина реки образовала как бы отдельный лужок.

- Каково здесь, когда цветет черемуха? - подумал Айвар, втягивая в ноздри запах реки и пахучих трав.

Солнышко уже подошло к закатной черте, и крылья теней распростерлись над лужками. По мере того, как Айвар двигался вдоль берега, он открывал то высунувшуюся из воды черную корягу в виде спрута с длинными щупальцами, то камень, похожий на огромную лягушку, то целую заросль водяных лилий. В одном месте высилась одинокая с низко раскинутыми ветвями бородатая ель с остатками костра под нею - место табора косцов. Айвару пришло в голову, что хорошо бы повесить на сучке рюкзак, развести огонь и расположиться на ночлег, как до него донесся звук гармони.

- Люди, - подумал Айвар, и ему даже как-то жалко стало своего одиночества, но он пошёл на звуки.

…На лужайке, перед бревенчатым домиком, танцевали девушки и несколько юношей. Танец был плавный, медленный. Изгибались в руках кавалеров тонкие станы в голубом, розовом, зеленом, и мечтательно было выражение юных лиц. Только одна девушка не танцевала. Увидев приближающегося Айвара, она встала и пошла ему навстречу. Почти пепельные её волосы были украшены надо лбом диадемой, изображающей яркой расцветки большого мотылька. Такими же мотыльками было усеяно её бледно-зеленое платье. Серые глаза под темными ресницами были большие, а лицо - лицо… Айвар мог поклясться, что видел это лицо в своих лучших снах - в тех, после которых человек ходит целый день полон тайной радости, тихого трепета… Но теперь это лицо дышало грустью.

- Если вы пришли сказать… - начала она довольно низким голосом и вдруг вскрикнула, – ой!.. Да вы не тот, за кого я вас приняла!

- Конечно, не тот. Меня зовут Айвар, и я впервые в здешних местах, - Айвар поклонился. Потом, смущенно потоптавшись, добавил. - Я намеревался попросить здесь ночлег, но не знаю, к кому обратиться…и у вас бал… Может быть, мне лучше переночевать в другом месте.

Девушка громко рассмеялась.

- На много километров кругом вы не найдете ни одного жилья. Останьтесь. И это не бал, а только мои именины. Меня зовут Астра, – она подала руку. – Вы танцуете?..

Удивительно симпатичный народ окружил Айвара. Бесконечное доброжелательство и большая радость жизни - вот, чем дышали они.

Через полчаса Айвар уже учил гармониста новым вариациям к вальсу и звал половину девушек по именам (а имена-то были все более цветочные: Гортензия, Бегония, Азалия…)

- Почему она не танцует? - Айвар тихо спросил у музыканта, белокурого юноши, указывая глазами на Астру.

- Она под запретом, - так же тихо ответил юноша.

- Как под запретом?

Юноша шепотом рассказал ему, что с минуты на минуту здесь ждут появления Аптекаря… Собственно говоря, никакой аптеки у него нет, так – прозвище… Но он – негодяй и подкалыватель… Уже с полгода, как он пристает к Астре, и теперь запретил ей танцевать с другими… Он обещал расправиться с каждым, кто попытается завязать с ней более близкое знакомство,… Возможно, что уже из-за какого-нибудь куста наблюдает…

- А у Астры есть кто-нибудь, - перебил его Айвар, - с кем она не прочь бы завязать более близкое знакомство?

Юноша покраснел.

- М-м. Не знаю… - и смутился окончательно.

- Понимаю, - Айвар отошел от музыканта и огляделся. Девушки пели. На западе еще догорала вечерняя заря, но здесь уже нежные сумерки спускались на лужайку. Темный и торжественный за домиком возвышался лес. Все кругом как бы курилось ароматами, и с реки доносился шепот вод. Мир и тихая радость, но из корзины цветов должна была показаться жаба, – должно было появиться наглое, злобное, с издевкой лицо Хулигана. Айвар знавал их в жизни - пьяных и трезвых, надменных, с кривыми улыбками и звероподобных, с рыком и урчанием, но всегда подлых, отвратительных…И он всегда вступал с ними в драку, потому что ненавидел насилие. А драться он учился у старого моряка, объехавшего, как он сам говорил, все моря…

Музыкант снова заиграл - Айвар почтительно склонился перед Астрой.

- Вы хотите танцевать со мной?!

– А знаете, какие могут быть последствия?

- Я их хочу.

Она тряхнула головой:

– Тогда – пошли!

Айвару казалось, что никогда он не отдавался танцу с таким наслаждением. Предстоящая схватка будоражила кровь. Во всем теле ощущалась приподнятость и изумительная легкость, точно сам ритм музыки, без мускульного усилия, носил его. И упоение начало овладевать им; оно было соткано из причудливой пряжи звуков - взглядов погруженных в очи друг другу; прикосновений и невысказанных слов, совершающих путь от сердца к устам… Время для него остановилось. Он и не заметил, что из леса развалистой походкой вышла мрачная фигура и, молча, остановилась за спиной гармониста. Пары одна за другой прекращали танец. Только тогда Айвар оглянулся, когда музыка резко оборвалась. Бледный мужчина с костистым лицом придавил гармонь. Мертвая тишина воцарилась вокруг: пришел Хулиган и выпустил безглазую змею страха. Он упивался этой тишиной и не спешил.

Айвар повел Астру к сиденью. Хулиган шагнул вперёд.

- Эй, ты, не убегай с ней – поговорим!

Айвар повернулся и подошел к Хулигану.

- Вы хотели мне что- то сказать?

Вот тебе весь мой сказ, подлюга! - он схватил Айвара вытянутой левой рукой «за грудки» и замахнулся правой. В тот же миг левая Айвара схватила руку противника у кисти, а правая нанесла удар по суставу локтя - сломанная рука повисла плетью. Это был удар старого моряка, «обошедшего все моря». По кругу девушек пронёслось краткое «ах»!

- А-а, ты так! - захрипел аптекарь. Его единственная рука судорожно нащупывала нож, но Айвар опрокинул его тройным ударом – кулаком, головой и коленом…

С земли Аптекарь поднялся поостывшим.

- Мы еще увидимся, - он угрожающе прошипел и медленно направился к лесу.

В один миг Айвара окружила щебечущая толпа девушек: они выражали восхищение наперебой.

- Здорово Вы его…

- Не успели оглянуться…

- Давно бы так…

Кто-то пожимал ему руку. Но Айвар, полный еще волнения только что промелькнувших минут, не различал, как и что ему говорят - его глаза искали только Мотылька. Астра одна стояла в стороне. Вдруг девушки зашептались между собой; часть их направилась к Астре и в чем-то её убеждала. Казалось, одна даже подталкивала её сзади, после чего Астра медленно направилась к Айвару. Все сразу замолкли и расступились перед ней. Айвар терялся в догадках; впрочем, для этого у него было слишком мало времени. Астра подошла к нему вплотную и, взяв теплыми ладонями его голову, с тихим «спасибо» медленно поцеловала его в губы… Кругом зааплодировали восторженно и длительно.

- Музыку! – крикнул кто- то.

Гармонист - не тот, белокурый, а другой – грянул, и пары снова понеслись по лужайке, и снова вел Айвар Мотылька в танце.

Он ощущал неудержное томление во всем теле, и струи, вернеё, токи, которым нет научных названий, пронизывали его с головы до пят… Светлячки засветились в траве, зажигались и гасли на темном фоне леса. Потом все веселою гурьбою повалили в домик – и кто сидя, кто стоя, кто примостившись в уголку - ели бутерброды, запивая их забродившим кленовым соком, и уничтожали землянику на блюде.

Старая женщина обносила всех холодным молоком. То ли от игры теней колеблющегося пламени свечи, то ли от чего-то другого лицо её как бы меняло черты, и временами она выглядела точь-в-точь как сегодняшняя старуха у Верблюжьего Камня. Когда Айвар начал пристально в неё вглядываться, она сощурила один глаз, как бы подмигивая, и быстро вышла…

Астра тем временем сняла со стены гитару, которая висела там на алой ленте, и, иногда наклоняя золотистую голову к самому грифу, иногда же вскидывая её и глядя в упор на Айвара большими, как бы в глубине светящимися глазами, тихо, но проникновенно пропела:

Рыдающим звуком оборвался последний аккорд, и Астра со вздохом повесила гитару. Потом все вышли опять на лужайку петь песни под звездным сводом.

Айвар вернулся в опустевшую избушку за скамьей, и тут обратный путь ему загородил белокурый гармонист – на лице его горела невыразимая мука.

- Вы… Вы женитесь на ней? - прерывисто дыша и чуть не плача, он спросил Айвара.

- Да.

- Я так и думал, что… что вы украдете моё счастье… Уйдите, прошу Вас, ведь мы с Астрой с детства вместе… Наши матери давно решили нас поженить… У нас свой дом, достаток, сад на косогоре… Я умру без неё…Вы уведете её в город, а Астра любит лес – она не может без леса… Она зачахнет в городе… Может, еще заставите её зарабатывать… Пожалейте её и меня… - и большие слезы показались в глазах юноши и закапали на тщательно проутюженный ворот белой рубашки…

В самом деле… Что он мог дать Астре? Какую жизнь? Этот вопрос раньше совсем не приходил ему в голову и теперь ошеломил… Ведь у него даже нет путной специальности - он непоседа и скиталец, которому постоянно казалось, что все то, что он делает, - не настоящее его дело, а так - только времяпрепровождение по необходимости, а настоящее вечно вперёди и далеко…А в его городской комнате всего только складная кровать, стол и стул. Да угол, заваленный книгами… И никаких видов на будущее!.. Он не из тех, кто умеет делать деньги… И каким бледным и чахоточным покажется Астре существование, если оторвать её от всего, чем он сам сегодня так упивался…

Да, да – отказаться от Астры ради неё самой… Этот юноша так искренне её любит… У него достаток, сад… Мотыльку хорошо будет…

Но почему же стало так темно?.. И казалось Айвару, что две громадные волосатые руки зажали между ладонями его сердце и сжимают - сжимают безжалостно. И сжимающий скрипит зубами…

Он оттолкнул юношу и, схватившись за голову, выбежал из домика. Астра стояла к нему спиной и вместе с остальными пела старинную песню, полную щемящей тоски. Рюкзак его висел на сучке липы, вокруг которой сгрудились певцы - взять его, не привлекши внимания, было невозможно. Айвар махнул рукой и в два прыжка очутился за углом домика, откуда уже тихим шагом побрел в лес по наезженной колее, оказавшейся под ногами.

А песня неслась ему вслед, проникала в самое сердце - претворяла режущую боль в тихоструйную тоску:

«Когда милый, когда милый бросать станешь.

Ой! не расска - не рассказывай, что знаешь…»

Ему безумно хотелось оглянуться, но он знал, что этого нельзя, – не выдержит он и вернется…

… Дорога огибала сырую впадину, заросшую мелким кустарником, на котором дробился лунный свет, и, по-видимому, опять приближалась к реке – послышалось тихое журчание. Обогнув крутую излучину, Айвар оказался в… нескольких шагах от Астры… Да, тут стояла она, залитая лунным светом на фоне темной ели и казалось - вся светилась. Даже глаза мотылька в её волосах испускали сияние. И на ней появились украшения, каких раньше не было: искрящиеся камни были рассеяны по её корсажу и на груди розовым пламенем горел алмаз. И улыбнулась она Айвару улыбкою счастья. Взметнулись навстречу ему обнаженные руки в тяжелых с камнями запястьях, и он подбежал к ней, поднял её на руки и поднес её лицо, как чашу с драгоценным напитком, к устам и пил…

- Я знала, - шептала она, - что ты уходишь потому, что любишь меня.

- Больше жизни, - прошептал он в ответ, - но мне нечего дать тебе, Мотылек милый.

- Ты уже дал; отказавшись, ты приобрел: ты зажег моё сердце. Оно было холодное, как у всех фей; которые знают лишь смех да игры… А теперь я живу новой сладкой жизнью и никогда не покину тебя…

И мгновенно исчезла она на руках Айвара - так как он держал её у самого сердца своего - и стали пустыми руки его...

- Астра! Мотылек! - закричал он полным отчаяния голосом, и а-а-о-ко – докатилось обратно к нему эхо с той стороны реки.

Тогда, как безумный, он помчался по лесной дороге обратно к домику. Когда, запыхавшись, он выбежал на знакомую лужайку, там не оказалось ни домика, ни веселых именинных гостей, только рюкзак его по-прежнему висел на сучке липы.

Это было больше, чем он мог вынести. Он рухнул у подножия той же самой липы. Голова его горела, но по истечении некоторого времени, как говорят в старинных новеллах, «благодатный сон смежил его очи». А когда он проснулся, день уже сверкал во всем великолепии. Весело щебетали птицы, и пчелы с жужжанием перелетали с цветка на цветок. И все же первое, что увидел Айвар, раскрыв сонные глаза, был красивый мотылек, он взлетел с его груди, где, видимо, ночевал и, покружившись, улетел…

Айвар вернулся в город, главным образом, из-за некоторых редких книг, которые там остались. Он поступил на работу, но свободное время просиживал в Академической библиотеке, куда насилу добился допуска. Там он набросился на средневековье и фольклор. Своей усидчивостью и упорством он заслужил уважение научных работников, которые видели в нем будущего своего собрата. Как бы они удивились, если бы заглянули в его выписки и конспекты - они касались исключительно фей…

Удивительный это был материал - указывались даже династии королей, происшедших от брака простого смертного с феей, облачавшейся в плоть. Потом Айвар перестал появляться в библиотеке и исчез из города. Он начал серию похождений, смысл которых заключался в том, что он искал положений, при которых его жизни угрожала наибольшая опасность. И каждый раз, когда, казалось, что смерть вот-вот настигнет его, в воздухе мелькали крылья мотылька, и опасность рассеивалась.

Айвар и теперь продолжает скитальческий образ жизни и ищет новых напряженных ситуаций – может быть, он этим надеется заставить Мотылька в некий день обратиться в плоть с горячей кровью, но не исключена и другая возможность: он хочет уравняться с нею в условиях, сбросить собственное телесное одеяние…

Я полон мечты о феях. Начал рассказ о них. Прилег и испытал легкое жжение «под ложечкой», приятное тепло – огонь. Вышел в коридор опять полон мысли о феях и вдруг, при полном дневном свете у стены вспыхнула довольно большая фиолетовая очень ясная и сияющая звезда. Что это? Одобрение пространства на работу над рассказом или – фея?

«Мотылек»^[1] я написал в особых обстоятельствах. Я был освобожден из тюрьмы и жил в большой бедности. Тюремная фуражка, одна смена белья. Денег ни копейки. И я так жил и стал писать (на подоконнике), и в один день я был на веранде. И вдруг на стене вспыхнул огонь, он рассыпался во все стороны и образовал поле величиной в тарелку.

А в лагере у меня был Друг (ясновидящий), и Друг сказал, что это Фея хотела явиться мне.

Идея единства всего сущего: камня, дерева… Все слито с Природой. Единство со всей жизнью.