Альфред Хейдок

 

Летят утки

Летят утки, летят утки и два гуся
Ох, кого люблю, кого люблю, не дождуся.

слова из песни

Под серым-серым, безрадостным, бессолнечным, под осенним – безнадёжно тоскливым небом пролетают они.

Увалы сжатых полей. Копны давно свезены. Кое-где межи с кустарничком. Желтеет стернь полей. Траурная кайма черного леса на горизонте. Холм с обомшелыми пнями. Меж ними, как языки темно-зеленого пламени свеч, можжевельник.

А совсем близко косогор со старинной деревней, которой теперь уже нет… А в этой деревне - праздник. Вот почему облепил народ высокое крыльцо старинным хором, расселся по ступенькам, по завалинкам… И кого-кого только тут нет?!

Были тут Катюша Береговая, которую муж смертным боем бьет, как только напьется; была Марина Брошенная и две Груни - Большая и Малая; Дуняша, которая дважды топилась; Евдокия Борона, так прозванная за свой сварливый нрав - с пятым мужем расходилась; Маня большегрудая, у которой четверо сыновей ушли на фронт и ни один не вернулся; Марья Заваруха; да и подошла также богачка Анюта Ткач, которой вроде бы не на что жаловаться… Но кто знает! И яблоко снаружи и спелое, и румяное, а разрежешь - червячок есть.

Пришли сперва так, вроде только песню послушать, но что будет, когда песня захлестнет сердце?

Завели песню – то молодухи, не те, кто недавно замуж повыскочили, а постарше - у кого годы пооббили уже красу молодости, пообдергали крутые груди, но оставили глубоко упрятанным неуемный пыл большой, неудовлетворенной настоящей любви, по которой тоскует каждая душа, если она человеческая…

И все они пели, запрокинув голову, глядя в безрадостное небо, выпевали тоску щемящую. А пели они старинную песню, давно вышедшую из моды, но полную лютой тоски…

Летят утки, летят утки и два гуся.
Ох, кого люблю, кого люблю, не дождуся.
Ох, кого люблю, кого люблю, не дождуся.
Ты залетка, ты залетка, где ты, где ты?
Ох, хороши-и, хороши-и твои приветы.
Ох, хороши-и, хороши-и твои приветы…

Придет милый, придет милый и стукнет в стену.
Ох, а я выйду, а я выйду тебя встрену.
Когда милый, когда милый бросать станешь,
Ох, не рассказы, не рассказы - вай, что знаешь.
Ох, не рассказы, не рассказы - вай, что знаешь.

Мил уехал, мил уехал за Воронеж,
Ох, теперь его, теперь его не воротишь.
Ох, теперь его, теперь его не воротишь.
Ох, как трудно, ох как трудно расставаться,
Ох, глазки смотрят, глазки смотрят, слезки льются
Ох, глазки смотрят, глазки смотрят, слезки льются.
русская народная песня
Записи в дневнике студента Алеши Зоревого.

1 июня

Не пишется. А Спицын сказал, что если рассказ не будет сдан в редакцию до 1-го сентября, то - прощай надежды на гонорар - напечатают других… С утра сажусь за стол, хоть бы одна путная мыслишка приходила в голову: барабаню пальцами по столу, гоняюсь с мухобойкой за залетевшей мухой.


2 июня

Встретился с Запрягаевым. Ехал в аэропорт. Такой нарядный. В руках новенький лакированный саквояж - ему дали командировку в Сочи. Спрашивал – отчего я никуда не еду. Да ведь в самом деле отчего бы… Новые места - новые мысли. Да только на какие шишы? От первого гонорара мало что осталось. А если не поехать, а пойти пешком, скажем, в какую-нибудь деревню… Старинное русское село. Неоглядные поля … Еще уцелевшие традиции, обряды. Борьба старого мира пережитков с новыми веяниями. Он - механизатор, она - … О-э, пойду, ей богу, пойду! Пойду в сапогах, плащ на случай дождя.

Село непременно должно быть на косогоре - у подножия река, не очень широкая и глубокая, а так, чтобы струилась по камешкам, по желтому песочку, и чтоб были омуты, где водится какая-нибудь рыбешка и можно удить. А с косогора далеко видно - холмы, лесочки и перелески… В таких селах еще живут чудаки, которых можно описать.


5 июня

Удача. Я действительно нашел такое село. Дома все бревенчатые, высокие, с высокими крыльцами и крутыми лесенками. Около домов такие лопухи, что в них курицы с цыплятами не видно, только слышно куриный кок- кок…

У первой попавшей мне навстречу женщины спросил, не знает ли она, у кого здесь можно бы поселиться, пожить две-три недели.

- Не знаю, - ответила та, - может, у Ткачихи. У неё свободная летняя половина избы. Но только - до сих пор она жильцов не пускала.

- С чего же она так… - начал было я, - но информаторша меня перебила.

- У неё муж с фронта не вернулся, а пускать туда мужиков - разговоры пойдут.

Тут она оценивающе окинула меня взглядом и добавила:

- А может быть, она вас пустит. - При этом глаза её лукаво сверкнули. - Вон её дом с белыми оконными наличниками.

Когда я подошел к серому бревенчатому дому с белыми наличниками, дверь отворилась, и с крыльца по ступенькам спустилась некое женское существо в неказистом зипуне с закутанной в платок головой, - похоже, что у существа был флюс, болели зубы.

- Чего надо? Говорите поскорей – я иду на работу, - заговорило существо глухим голосом.

- Мне бы Ткачиху…

- Я Ткачиха.

Я объяснил, что хочу поселиться у неё, и хорошо бы со столом… Она перебила меня вопросом:

- Городские? - и тут же добавила, что еда у неё деревенская, мне не подойдет. Все же быстро пришли к соглашению, и она отвела меня в летнюю половину избы, а сама ушла.

Хозяйки в тот день я больше не видел. Вечером её сын, мальчик лет 12-ти, принес мне на ужин отварной картошки, хлеба и очень вкусного молока. Ел с аппетитом.


7 июня

Забавно, что со мною произошло. На другой день я проснулся поздно. Солнце светило в окно во всю: птички чирикали и где-то мычал теленок. Я выглянул в окно и увидел женщину, развешивающую мокрое белье на веревке, протянутой во дворе. Женщина стояла спиною ко мне, лицом к солнцу. На ней было тонкое платье без рукавов, и солнце безжалостно просвечивало его насквозь, и то, что я сквозь него увидел, было достойно изумления. Высокая сильная женщина была сложена бесподобно. Линии ног, бедер и не очень тонкой талии были гармоничны и, я бы сказал, - пленительны. Беспрестанно движущиеся красивые поднятые руки то обнажали, то закрывали контур высокой груди. Солнечный свет искрился в русых волосах, небрежно закрученных на затылке.

Я замер, залюбовавшись ею. Не знаю, сколько времени это продолжалось и как вдруг она повернула лицо к моему окну. Боже мой! Да ведь это была хозяйка, вчерашнеё «существо»!..

Увидев меня, она ничуть не смутилась, по-видимому, совершенно не подозревая, как нагло солнце раздело ее. Она даже спросила меня, как спалось в новом месте. А я тут же попросил ее, чтобы не посылала мне еду с мальчиком - хочу кушать со всеми за общим столом.


8 июня

Вживаюсь в своё новое окружение. У Анны Васильевны (так зовут мою хозяйку) сынишка Федя и полоумная - полутруп старая мать. Она лежит в задней комнате и не в состоянии говорить. Но когда я приблизился, водимый Федею, который знакомил меня с домом и всем, что в нем было, у старухи сердито округлились глаза и в горле что-то забулькало и заклокотало. Видимо, не пришелся ей по нраву. А Федя мне объяснил, что булькает она тогда, когда хочет сказать «плохо, нет, не надо…». А порою шипит – «шо-шо…». Это она хочет сказать «хорошо».

Федя где-то пропадает у соседних мальчишек или водит меня на речку - рыбу удить. Симпатичный парень. Со всем хозяйством справляется Анна. Она и на колхозную работу ходит, и дом в порядке держит. Как это ей удается – не понимаю. Она постоянно в движении, строгая, с невозмутимым лицом и почти никогда не улыбается. Вчера застал её в дровяном сарае: она ставила круглые чурбаки на попа и сильными ударами топора раскалывала их на части.

- Это не женская работа, - сказал я и взял из её рук топор, стал колоть сам. И тут я первый раз увидел на её лице улыбку - точно солнечный луч осветил её лицо, и оно как бы расцвело, стало еще красивей. Пока я здесь - это буду делать я. Надо же помочь женщине, у которой муж не вернулся с фронта Отечественной войны и которая так героически сражается с жизнью.


9 июня

Распорядок дня у меня установился замечательный. Рано утром, как только услышу в открытое окно швырк-швырк, как молочная струйка под руками хозяйки льется из вымени в подойник, встаю и бегу к колодцу умываться. А вода там холодна, после сна бр-р…Только умоюсь, а уже Анна Васильевна подает кружку парного молока. Потом завтракаем. Анна Васильевна, да что там - Анюта, уходит на колхозную работу. А мы с Федей наводим дома порядок. Федя кормит старушку, подметает пол, я таскаю воду для дома и для коровы. Как она много пьет! Потом с Федей берем удочки и уходим на речку. Надо сказать, что рыбы там чрезвычайно мало, но эти переходы с одного омута на другой по цветистому лугу, это ожидание, что вот-вот клюнет – очень интересно! Если на наши удочки что-нибудь попадается (что бывает редко), мы триумфально несем домой, и Анюта приготовляет рыбу так, чтобы каждому достался кусочек. Дров я наколол множество - хозяйка стала чаще улыбаться и вчера со смехом сказала, что за такую помощь надо будет заплатить. «Платят по разному», - почему-то пришла в голову такая мысль, но я ничего не сказал, только взглянул на неё.


11 июня

Ну, что теперь со мной будет? Так неожиданно все кругом изменилось! И эти стены, и все окружение стали иными: все просветлело, стало ближе и милее, и я весь полон радости.

Радость – это тень бога на земле. Сам он – любовь. И радость проистекает из любви. Злые не радуются, а только злорадствуют. А как бы выглядела радость, если бы придать ей видимость? Но у радости могут быть тысячи оттенков и, стало быть, столько же образов. А моя радость - это многоцветный свет. А свет есть звук, вернеё, мелодия, слышимая не уху, а сознанию. И нежные пальцы играют на струнах сердца эту мелодию, и оно звучит, поет… И кругом все становится светлее, милее и прекраснеё.

И еще мне кажется, что мои губы продолжают… Эх! Лучше изложу все по порядку.

Был воскресный полдень, и мы только что пообедали, как на улице перед окном залихватски заиграла гармонь. Под её звуки пьяный голос выкрикивал слова частушки.

Федя подбежал к окну и тотчас объявил:

- К нам Лукьяныч идёт.

Тень прошла по лицу хозяйки - она сжала губы. По тем немногим словам, которыми я успел обменяться с ней, пока Лукъяныч поднимался на крыльцо и проходил через сени, нетрудно было догадаться, что идёт ухажер хозяйки, не раз делавший ей безуспешные предложения.

В дверях появился парень выше меня ростом, этакий здоровяк. Он молча оглядел нас и вдруг с деланной торжественностью поднял вытянутую руку, как это делали римляне, когда приветствовали кого – либо, и громко произнес:

- Приветствую Анну Васильевну, героиню труда и мою повелительницу! Мне можно войти?

- Перестань кривляться, заходи. Зачем пришел? - спросила хозяйка, вставая со стула.

- Неласково встречаешь, Анна Васильевна. Мы ведь старые друзья…

- Не помню, чтоб особенно дружили.

- Да я так… Намедни иду, а с твоего двора «тюк-тюк», кто-то рубит, а ты на работе… Ну, думаю, Анюта плотника пригласила что-то делать…Так почему же не меня? Вот и зашел спросить… Ведь я же для тебя, Аннушка, черту на рога полезу! И тут он пытался обхватить её за талию, но Анна ударила по рукам, стараясь их отвести - между ними началась борьба.

Во мне, по-видимому сработала какая-то неизвестная мне пружина - я не пойму, как очутился между ними и изо всех сил оттолкнул от себя Лукьяныча. Но почти в тот же миг я получил сильный удар по скуле, и злобный голос произнес:

– Вот этого Пушкина мне и надо. За этим я и пришел.

На меня посыпались удары…

Эти черти деревенские здорово бьют. Я тоже бил и толкал его к двери, которую предупредительно распахнула хозяйка. Она тоже бросилась мне помогать. Но Лукьяныч обеими руками ухватился за косяки, и его нельзя было оторвать от них. Тогда я сильно ударил его ногою в живот, и он отпустил руки и вывалился. Хозяйка захлопнула двери и задвинула засов.

Оба мы тяжело дышали.

- Да у вас щека в крови. Сядьте на диван, я принесу таз с водой и сделаю перевязку, - сказала мне хозяйка и, обратившись к Феде, велела ему отнести гармонь Лукьянычу. - А то еще сам припрется за ней!

До чего нежными могут быть женские руки! Как осторожно она обмыла мне лицо и стала накладывать лейкопластырь на ранку, низко наклоняясь над моим лицом… Рана омыта. Наложен лейкопластырь. Я лежу на диване, хозяйка тоже сидит боком на нем же и еще поправляет пластырь около уха. Какие у неё теплые пальцы! Так и хочется, чтобы она еще повозилась с моей ранкой.

- Больно? - спрашивает она.

- Болит, собака! - цежу сквозь зубы. Я бессовестно лгу: боль уже прошла, но мне хочется, чтобы меня жалели, - вот этак поглаживали.

У хозяйки глаза темнеют. Её пальцы ласково ворошат мои волосы около уха, а потом ползут вверх. Мне так хорошо. Я беру её свободную руку, прикладываю к губам - целую в ладонь. Испуганный короткий рывок, но такой слабый, что её рука по-прежнему остается в моей, и шепот:

- Не надо.

- Надо, - говорю сдавленным изменившимся голосом и за руку тяну её к себе на грудь. Слабое сопротивление, отворачивает лицо. Но ловлю её голову рукой, поворачиваю и… тут она сама целует меня полураскрытым ртом…

Мы долго не можем оторваться друг от друга. Потом начинается шепот. Краткие признания. Да, она давно заметила - с самого начала, что понравилась мне… что я слежу за ней. Впервые заметила, когда мыла пол в моей комнате… Нравлюсь ли я ей? Да, с первого раза, иначе и не пустила бы на квартиру… Но только не думала, что так скоро… Знал ли я, что она думает обо мне? Нет! Считал её такой строгой - почти каменной… Но знает ли она сама, как она красива? Нет, она не считает себя красивой… у неё много недостатков. Говорили, что у неё узкие глаза какого-то неопределенного цвета… Врут люди - не верь им, Анюта! У тебя прекрасные глаза - агатового цвета! Ты красива - очень красива, и я буду тебе это твердить каждый день, пока ты не поверишь… Какая у тебя высокая грудь и атласная кожа, которую мне так хочется гладить…

Она не дает мне договорить - целует. Мы, обнявшись, плывем в облаке радости, которая есть тень бога на земле.


15 июня

Решено. Я никуда отсюда уже не уеду, останусь с Анной навеки. Столько лет от мужа ни слуху, ни духу. Мы женимся – закон это позволяет. Я могу здесь заниматься литературной работой так же, как в городе. Даже лучше, и рядом моя вдохновительница.

Смешно - временами я ревную Анну к её прошлому - ревную к мужу…Она вышла за него еще не совсем распустившимся цветком, а он уже имел опыт… Как он с ней обращался… Анна иногда, в минуты откровенности, рассказывала. И все-то ему нужны были деньги – за деньгами гнался… На мой взгляд, ему Анна больше была нужна как рабочая лошадь… Ну, а иногда…

Писательское воображение - обоюдоострый нож. Когда я представляю Анну едва сформировавшейся девушкой в руках мужа - я испытываю глубокую ненависть к нему - задушил бы… Кончается тем, что я изливаю на Анну вдвое и втрое больше ласки против прежнего, становлюсь почти иступленным – и все равно болит…

А может быть, в каждой ласке присутствует боль?


20 июня

Вот – она началась, новая жизнь! Наша любовь делает с нами чудеса. Мы как будто спали, вели какое-то сонное существование, а теперь проснулись и увидели, как жизнь прекрасна! Все кругом просветлело. А нас тянет друг к другу – хочется прикоснуться… Садимся за стол рядом, да так, чтоб под столешницей, незаметно для других, держаться за руки. Для меня самая большая радость - облегчить ей жизнь, устранить какую-нибудь заботу. Анюта приходит с работы, а у меня обед уже готов - я совсем неплохо готовлю. Только корову еще не научился доить - сердитая, не подпускает… Анюта теперь стала часто смеяться и даже запела. На днях слышал такой разговор: спросила соседка через плетень:

- С чего это ты, Аннушка, соловьем разливаешься? Не муж ли к тебе вернулся?

- Да разве только и радости, что в муже?

- Так-то оно так…

Конечно, деревня уже шушукается про нас. А, трижды наплевать! По вечерам, после работы, когда все убрано, сидим, тесно прижавшись друг к другу на ступеньках второй двери, которая ведет из сеней в огород. Огород на пологом склоне, внизу река, заросшая кустарником, и луг. Иногда в прохладные вечера по лугу стелется туман, он создает иллюзию водной поверхности, и кажется, бескрайнеё озеро заливает мир, никого нет, только мы двое, тесно прижавшись сидим тут, чувствуя тепло друг друга…

Я никогда не подозревал, что моё сердце без конца может изливать любовь и само не оскудевает.

Было за полночь, когда Анна как-то особенно нежно провела рукой по моим волосам, сказала своё обычное в таких случаях «не скучай!» и ушла в свою половину.

Я очень крепко уснул. Так спится после того, как ты испытал длительное, радостное волнение и, наконец, устал. Крепко же я спал, и хотя сквозь сон слышал стуки в наружную дверь, какие-то голоса и даже шум отворенных ворот, через которые въехала какая-то машина, не хватало желания проснуться, открыть глаза.


25 июня

Наутро меня разбудил мальчик - незнакомый мне нарядный мальчик. На синей, совершенно новой курточке в лучах утреннего солнца ярко блестели металлические пуговицы. Сам он был вымыт и причесан. Я долго вглядывался в его улыбающееся лицо и, наконец, воскликнул.

- Федя, это ты? С чего это ты стал такой нарядный? Еле узнал!

Федя улыбнулся во весь рот и каким-то гордым, я бы сказал победным голосом произнес всего два слова:

- Папка приехал!

Два слова - они испугали, ошеломили меня, как два громадных пса, бросившихся с лаем из-за угла на меня. Нет! Я не дамся… Но мальчик не дал мне опомниться.

- Ты сегодня долго спишь. Мама уже накрыла завтрак. Идем, папа хочет с тобой познакомиться.

Потом не в состоянии удержать своей гордости и радости добавил:

- На собственной машине приехал. Обещал прокатить меня по улице. Саньку и Зинку тоже возьмет. Я с папкой на переднем сиденье, они на заднем сиденье. Ох, маме сколько подарков привез!...

Когда я наскоро ополоснул лицо, вошел в хозяйскую половину - стол был богато накрыт: виднелись различные закуски, красовалась посредине темная бутылка с окутанным серебристым металлом горлышком. За столом сидели двое: он – в полосатой сорочке с расстегнутым воротничком – и Анна – в невиданном ранее на ней платье. Ему можно было дать лет сорок с лишком: моложав, суховат, гладко выбрит, самоуверен. У Анны было совершенно спокойное лицо, такое, как в первые дни нашего знакомства.

- Ну и выдержка! - подумал я. - Знает, что тут может произойти такой скандал, наше «быть или не быть» будет решаться - а спокойна.

- Вот и Алексей Иванович, - сказала Анна мужу.

- Доброе утро! Поздравляю с приездом, - хотел сказать с «возвращением», но запнулся… - не знаю, как ваше имя – отчество.

- Анатолий Дмитриевич, - сказал он, - мне жена говорила, что у нас писатель живет. Очень рад познакомиться.

Завтрак начался.

Муж Анны оказался отличным хозяином - любезно пододвигал мне закуски и потянулся с бутылкой к моей рюмке. Когда я сказал, что не пью - похвалил меня и признался, что сам только изредка позволяет себе рюмку-другую. Потом извинился, что во время завтрака вынужден немного поговорить по-деловому.

Видите - ли, он возвратился домой после долгих лет скитаний, и возвратился не с пустыми руками. Хочет устроить жизнь с тем комфортом, который научился ценить, живя за границей. Дом придется перестраивать. Здесь все будет по-новому. Первым делом бабушку придется переселить в ту половину дома, которую я занимаю. Так что мне придется поискать себе другую квартиру. Он был бы очень благодарен, если моё переселение совершилось бы по возможности скорее. Я ответил, что не намерен задерживаться, и мучительно решал, - в какой именно момент сказать ему, что вместе со мной этот дом покинет и Анна. Но этот момент никак не наступал: разговор шел о заграничном пребывании Анатолия Дмитриевича и крутых зигзагах его судьбы, после долгих лет приведших его к родному очагу. Да, тут еще вбежал Федя.

- Папа, когда ты нас прокатишь по деревне? Санька с Зинкой уже ждут на дворе, а Сашка сейчас прибежит.

- Верно. Обещание надо выполнять. Это имеет воспитательное значение, - засмеялся Анатолий Дмитриевич, вставая со стула.

– Анна, принеси мне пиджак!

Как только он вышел из комнаты, я подбежал к Анне, которая начала убирать со стола, и схватил её за руки.

- Нюра! Нюрочка! Ты еще не сказала ему, что мы любим друг друга?

- Зачем? Ни к чему.

- Как? Ведь я должен покинуть этот дом и ты уйдешь вместе со мной?!

- Мне уходить от мужа, которого я ждала столько лет? А полумертвую бабушку куда денем? А сына? Ты сам говорил, что в городе у тебя одна комната и мебели раз-два и обчелся… Это ты оставь. Я никуда не пойду.

Это была правда. Я и не подумал. Стало быть - все кончено. Но я сразу как-то не мог с этим примириться и с упреком сказал Анне.

- Так выходит – твоей любви грош цена?

- Ну чего ты пристал ко мне? Ну любила… Ты мне нравился, но вернулся законный муж – какие тут могут быть разговоры? Приехал муж не с пустыми руками - всех одарил. Бабушка и та радуется: шамкает «шо-шо-шо» Это у неё означает «хорошо».

Я сознавал, что в словах Анны было много житейской мудрости, но последняя всегда противоречит представлениям романтика, каким был я.

- Хорошо, - глухо сказал я, - я уйду. Значит, я любил один. Мне тут делать нечего, - и повернулся к двери. Анна схватила меня за рукав.

- Подожди. Ты напрасно обижаешься на меня. Разве я… - тут её голос осекся, как бы конвульсия прошла по её лицу. Но она превозмогла её и тихо сказала: - Я тебе сделаю бутербродов на дорогу.

Быстро нарезала хлеб, намазала маслом и наложила слой шпротов, привезенных мужем, завернула в газету и подала со словами:

- Положишь в наружный карман рюкзака.

Через четверть часа я уже шагал по дороге на ближайшую железнодорожную станцию. Начал моросить мелкий дождь, пригодился захваченный с собой плащ. В душе не было ни злобы, ни обиды - какая-то пустота.

Станционный посёлок был мал и неуютен. В зале ожидания было всего несколько пассажиров. Сбросив рюкзак на пол, я уселся на скамейку. В это время в раскрытую дверь вбежала большая собака. Пес, видимо, был бродячий, худой, грязный и тощий, но умный. Осторожно, принюхиваясь, он обходил пассажиров, от которых, как видно, ему иногда кое-что перепадало. Но закусывающих не было. Проходя мимо меня, пес остановился против моего рюкзака - вытянул морду и потянул в себя воздух. Потом сел против меня и, умиленно поглядывая, бил хвостом по полу. Не требовалось быть очень догадливым, чтобы понять, что он учуял мой бутерброд и очень хотел бы его съесть. Я отламывал кусочек за кусочком и весь его скормил собаке, за что получил от неё истинно благодарный взгляд. Приветливо взмахнув хвостом, пес вскоре исчез в дверях.

Потом подошел поезд.

Я не знаю - почему, но пассажирский поезд, подходящий к перрону, всегда действует на меня как какое-то возбудительное, тонизирующее средство. Он несет в себе зов далей далеких, он окрыляет мечту, манит и обещает. Знаю - иллюзорно все это, но верю, хочу верить, что где-то в просторах, куда убегают стальные рельсы, обитает та настоящая суженая. Может быть, она зайдет в вагон на маленькой станции и тихо скользнет в моё купе на свободное сидение, и тогда я узнаю её по той силе, с которой все моё существо потянется к ней. Или же она пронёсется на встречном поезде, и тогда я почувствую внезапное волнение, как человек, перед которым вдруг вспыхнула огромная радужная звезда и, рассыпавшись на тысячи искр, погасла. Она, воплощение моей мечты, не может не существовать, раз существую я. И я её разыщу - вперёд, Зоревой!

Я шел в деревню собирать материалы и делать зарисовки для повести и ни того, ни другого не сделал. Но когда прочел свои записи в дневнике, то убедился, что повесть уже написана.


г. Балхаш, Казахская ССР,
15 февраля 1981 г.